Того, кем в реальности является стихия, видел Тютчев. Если Лермонтов хотел быть услышанным стихией и понятым, стремился назваться братом бурям, грозам, утесам и морским волнам, то Тютчев просто созерцал стихию и, кажется, не сомневался в том, кто это. «Не остывшая от зною, Ночь июльская блистала... И над тусклою землею Небо, полное грозою, Все в зарницах трепетало... Словно тяжкие ресницы Подымались над землею, И сквозь беглые зарницы Чьи-то грозные зеницы Загоралися порою...».
В этом стихотворении описано одно мгновение стихии, которая испытывала какую-то тревогу. Стихотворение было написано через десять лет после гибели Лермонтова, и тот, «чьи грозные зеницы загоралися порою», должно быть, помнил еще о том, что произошло под горою Машук. Помнил он и ангела, летевшего «в небе полуночи», но не долетевшего до назначенного места. Пока летел ангел, пока задерживался в поле зрения поэтов, стихия обожествила себя, узнав о том, что она и есть творец самой себя. Помнил тот, «чьи грозные зеницы загоралися порою» над Тютчевым, и о засохшем цветке, который был обнаружен Пушкиным в забытой книге. Уже знал и о себе – Царе небесном, который родную землю исходил, благословляя, в рабском виде. Отныне все было в его памяти, отныне все находилось в поле его зрения, все – что было, есть и будет.
Почему Лермонтов хотел породниться с бурей? Почему Тютчев любил писать о природе, только ей вверяя свои сложные мысли и переживания? Потому что все гениальное стремится к простоте; несовершенство всегда стремится к совершенству; безобразное стремится обрести образ; хаос стремится стать гармонией; стихия – стать Богом. Но Богу в стихии – уютно ли? Не страдает ли и Бог в стихии, как страдают поэты?
Поэт стремится воплотиться в скале – уже в части Бога. И через это воплощение и сам поэт становится Божьей частью, и читателя зовет вместе с ним воплотиться в Боге.
Поэт от несовершенства сложных чувств и мыслей стремится спастись в совершенстве простоты. Отсюда – желание поэта стать скалой, пустыней, волной морской. И ему удается стать волной, пустыней, скалой, тучей небесной…
Не остывшая от зною,
Ночь июльская блистала…
И над тусклою землею
Небо, полное грозою,
Все в зарницах трепетало…
Словно тяжкие ресницы
Подымались над землею…
И сквозь беглые зарницы
Чьи-то грозные зеницы
Загоралися порою…
Другие редакции и варианты
5 От зарниц все трепетало
Совр
6 Неба сонные ресницы
Раут . 1852. С. 201.
7 [Разверзалися порою]
Совр
. 1854. Т. XLIV. С. 49 и след. изд.
7 Раскрывалися порою
Раут . 1852. С. 201.
10 [Загорались над землею]
Автограф - РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 29. Л. 2 об;
Раут
. 1852. С. 201; Совр
. 1854. Т. XLIV. С. 49 и след. изд.
КОММЕНТАРИИ:
Автограф - РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 29. Л. 2 об.
Первая публикация - Раут.
1852. С. 201, под заглавием «Ночь в дороге». Вошло с датой вместо заглавия в Совр.
1854. Т. XLIV. С. 48–49; Изд. 1854.
С. 99; Изд. 1868.
С. 132; Изд. СПб., 1886.
С. 160; Изд. 1900.
С. 189.
Печатается по автографу.
В автографе перед текстом в скобках помета: «дорогой». 7-я и 10-я строки исправлены. 7-я: «Подымались над землею» вместо: «Разверзалися порою». 10-я: «Загоралися порою» вместо: «Загорались над землею». Особенность авторской пунктуации - многоточие в конце 2-йи 5-й строк, тире в конце 10-й. В конце 7-й строки в первоначальном варианте стояло многоточие, после исправления Тютчев не поставил знака.
В Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886
есть вариант 5-й строки: «От зарниц все трепетало» (в автографе: «Все в зарницах трепетало»). В авторском прочтении сочетание предложного падежа существительного «зарницы» и предлога «в» является несогласованным определением, обозначая состояние ночного неба. После редакторской правки сочетание родительного падежа существительного «зарницы» с предлогом «от» выступает в качестве обстоятельства причины, что искажает самостоятельность образа неба. В Рауте
представлен вариант 6-й строки: «Неба сонные ресницы» (в автографе: «Словно тяжкие ресницы»). Отказываясь от авторской конструкции со сравнительным союзом и заменяя эпитет, редактор обедняет образ, делает его однозначным. По первоначальному варианту автографа 7-я строка («Разверзалися порою») печаталась в Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886.
В Рауте
был дан ее третий вариант: «Раскрывалися порою». Во всех печатных текстах, кроме Изд. 1900
, 10-я строка соответствует первой редакции автографа: «Загорались над землею».
Датируется 14 июля 1851 г. К. В. Пигарев полагал, что стихотворение написано по дороге из Москвы в Петербург (см. Лирика I.
С. 397).
Стихотворение отмечено Л. Н. Толстым буквой «К.!» (Красота!) (ТЕ.
С. 146).
Полагая, что идея хаоса является «ключом» к пониманию лирики Тютчева и определяя его творческую индивидуальность, В. С. Соловьев приводил в доказательство это стихотворение: «Хаос, т. е. само безобразие, есть необходимый фон всякой земной красоты, и эстетическое значение таких явлений, как бурное море или ночная гроза, зависит именно от того, что «под ними хаос шевелится». В изображении всех этих явлений природы, где яснее чувствуется ее темная основа, Тютчев не имеет себе равных» (Соловьев. Поэзия.
С. 476).
Р. Ф. Брандт считал, что «в этой пьеске, которую можно бы признать простою картинкой, изображено величие Природы и малость перед нею человека» (Материалы.
С. 54) (А. Ш.
).
«Не остывшая от зною…» Фёдор Тютчев
Не остывшая от зною,
Ночь июльская блистала…
И над тусклою землею
Небо, полное грозою,
Все в зарницах трепетало…Словно тяжкие ресницы
Подымались над землею…
И сквозь беглые зарницы
Чьи-то грозные зеницы
Загоралися порою…
Анализ стихотворения Тютчева «Не остывшая от зною…»
Поэтическая зарисовка грозовой ночи относится к числу сквозных образов тютчевских творений. Героя произведения « » притягивает загадочное зрелище, когда плотную, но «чуткую» тревожную темноту неожиданно прорезывают яркие вспышки далеких молний. Живописный пейзаж является частью авторской мифопоэтической картины, ставящей земной мир в зависимость от действий таинственных могущественных сил.
Аналогичные мотивы присутствуют в стихотворном тексте, появившемся в середине лета 1851 г. Поэт изображает знойную ночь, приход которой не принес желанную прохладу.
В начальной строфе противопоставляются образы земли и неба. Упоминание о первом из них лаконично, оно ограничивается эпитетом «тусклая». Лексическое средство дополняет общую картину: обращаясь к мотиву зноя, заявленному строкой зачина, автор создает выразительный образ. Земля утомлена, изнурена жарой и духотой, которые принес минувший день.
Грозовое небо, выступающее антагонистом образу земли, наполнено светом. Оно озаряется проблесками молний, и по этой причине летняя ночь характеризуется свойствами сверкать, блистать, мгновенно изменяться. Герой-наблюдатель увлечен динамичным зрелищем: световые вспышки идут одна за другой, создавая общую картину трепещущего, дрожащего небесного свода.
Содержание второй строфы организовано развернутым сравнением, при помощи которого олицетворяются природные объекты и явления. Рождается фантастический образ гигантского существа, созданный по принципам метонимии. Неведомый персонаж поочередно опускает и поднимает веки, будто всматриваясь в земную темноту грозным, устрашающим взглядом. Стремясь передать величественный характер происходящего, автор обращается к устаревшей лексеме «зеницы», которая заменяет привычный вариант «глаза». Семантика оригинального сравнения обогащает тематику произведения, выводя ее за рамки пейзажной лирики. В разгуле ночной стихии находят проявление хаотические силы, чья природа недоступна человеческому разуму.
В образной системе стихотворения лидирующую роль играют зрительные доминанты, которые обозначают яркий, слепящий блеск быстрых световых вспышек. Автор, признанный мастер звукописи, в этом случае отдает явное предпочтение визуальному ряду, намеренно «приглушая» дополнительные средства выразительности.