Пролог.
В подземелье было темно, и лишь свет из далёкого люка, в который сквозь решётку стекались нечистоты из канав вдоль мостовых, освещал тоннель. Седой осторожно сделал несколько шагов, сцепив зубы от боли - изорванная осколками нога отказывалась работать в такой сырости, да ещё при перемене погоды, но он, привычно, преодолел себя и двинулся дальше. За углом послышался шорох…Седой медленно освободил из палки, на которую опирался, стальное жало стилета и замер.
ААААА! - вдруг выпрыгнула из темноты плотная фигура человека, рассекающего воздух огромным тесаком - урод, умри!
Седой автоматически уклонился от тесака, переместив вес на здоровую ногу и выбросил стилет вперёд, пронзив грудь нападавшего - тот захрипел и мешком опустился на грязный пол тоннеля, заваленный обломками деревьев и гниющими нечистотами. Седой вытер клинок о его одежду и мягко вставил на место в палку, потом на ощупь, матерясь про себя и пачкаясь в крови, обыскал труп:
Кошель, нож, магический амулет… непонятно какой, тесак - упс! Это что за бумага? Уж не объявление о награде ли за мою голову? Якоря нет, а его деяния живы? Потом почитаю.
Он спрятал свиток за пазуху, и, шаркая, подволакивая больную ногу пошёл вперёд, как подбитый ядовитый паук.
Первое, что я увидел, открыв глаза - плавающее над головой лицо, сморщенное как орех, с гнилыми зубами и издающее невыносимый запах, как будто что-то давно протухло и догнивает последние дни. Я уже встречал в жизни такого человека - вспомнил Сергея Ткачука - на вид интеллигентного человека, в очках и костюме, у которого раздавалось такое зловоние изо рта, что рядом с ним нельзя было сидеть, не отвернувшись в другую сторону… Зловонное лицо что то сказало, я не мог распознать - что именно, переспросил:
Аратак суран ху?
Не понимаю! - я с тупым отчаянием всмотрелся в старика - а это был именно старик - я не понимаю, что вы говорите!
Старик ещё сказал несколько фраз, потом отчаялся что-то мне втолковать, схватил за руку и потянул за собой, показывая на небо. Я с трудом поднялся, поискал рукой свой «батожок», нашёл, опёрся на него и встал, покачиваясь, как корабль на крупной зыби. Голова закружилась, стало дурно и я вырвал на булыжники мостовой утрешним беляшом, которым закусывал палёную водку. Правда, от беляша оставалось уже немного - больше было желчи. Старик покачал головой - похоже запах перегара донёсся и до него. Я возмутился - с таким-то запахом изо рта, да перегар одеколоном покажется! При мысли об одеколоне меня тоже чуть не вырвало - пил я и его…что попадалось, то и пил.
После того, как меня комиссовали из армии, изрубленного осколками гранаты и исполосованного пулями, мне оставалось или снаркоманиться, или же пить горькую - чтобы забыть. Забыть войну, забыть кровь, забыть эту боль, которая терзала моё израненное тело днём и ночью. И вот теперь я, старший лейтенант, бывший десантник, разведчик, находился на пустыре, неизвестно где, рядом с вонючим стариком в диких обносках.
Мать у меня умерла, когда я был ещё на войне, я даже не смог попрощаться с ней - в это время мы как раз отбивались, в окружении сотен «воинов Ичкерии», недовольных тем, что мы разгромили их базу в горах. Если бы не вертолётчики, раздолбавшие их и сделавшие нам проход на волю - сейчас я не стоял бы на этом грязном пустыре. Много раз я думал - а зачем? Зачем я остался жив? Сейчас бы лежал рядом с матерью и отцом, за одной оградкой, и мы, наконец-то, соединились бы одной семьёй. Отец погиб раньше - в Заводском районе, где мы жили всегда, он шёл на ночную смену и его зарезал наркоман, в поиске жалких грошей - ну что он мог взять у мужичка с авоськой, в которой тот носил на работу свой нехитрый обед? Я решил тогда для себя - надо вырваться, вырваться из этой безнадёги - куда я мог пойти, здоровенный пацан, ста девяноста сантиметров росту, учившийся в школе номер одиннадцать, где быть отличником западло - их называли лохами и ботанами и били, вымещая свою злобу и зависть на тех, кто слабее или умнее.
Мне была дорога или в бандиты, или в армию. Кстати - безразлично - и то, и другое было для меня равнозначно - вот только в бандитах - недолгий срок «красивой жизни», потом труп, а в армии - нет красивой жизни, но при удаче - как то можно выбраться, да и подзаработать - тоже.
Я выбрал армию. Сумев поступить в десантное училище, я быстро там выдвинулся в первые ряды - главное было соблюдать правила - и тебя накормят, напоят, скажут что делать - и мозг не нужен. Главное - быстрая реакция, твёрдые мышцы и чёткое выполнение приказа. После выпуска я попал на переподготовку - специальные курсы разведки, где учили убивать наиболее эффективными способами - от автоматических гранатомётов, до удавки и шила, а также - хоть немного думать - планировать операции. Так я стал командиром разведроты - так она называлась, но на самом деле была карательным отрядом - мы ходили в «тылах» моджахедов, и вырезали всех, на кого нам укажет перст командования. Много пришлось пролить крови, до сих пор мне снятся лица убитых, может это и привело к тому, что я стал законченным алкоголиком?
Но как бы то ни было, в последнем прорыве, я стал беспомощным и никому не нужным инвалидом - без профессии, без денег, и без здоровья. Если бы не моё чудовищно тренированное тело - я давно бы сдох под забором, но организм всё сопротивлялся, печень не хотела сдыхать, хотя я убивал её литрами мерзкой «палёнки», а мои мышцы, хоть и обмякшие, после года лежания в госпитале, могли легко порвать любого, кто осмелится мне перечить. Трижды я был в отделении милиции, за пьяный дебош - дважды какие-то сопляки насмехались над моей ковыляющей походкой - я переломал им рёбра, но и меня хорошенько запинали - ну что я, калека, с почти не сгибающейся правой ногой, мог сделать против двадцати уродов, которые кричали алла акбар и насмехались над стариком. Однако я сделал - что мог, как и делал всегда - бился до последнего.
Один раз попал в милицию на то, что избил соседа - толстомордый хряк, который ставил свой мерседес носом прямо к крыльцу, ведущему в подъезд - ему было так удобнее - а когда я попросил его на ставить так машину, потому что всем трудно проходить, особенно мне - он заявил, что ему насрать на всех, а особенно на такого…… алкаша. Его потом едва откачали, после удара в солнечное сплетение - чистый нокаут. Если я и выглядел, как старик - седой, заросший поседевшей бородой, так под моей одеждой скрывались ещё не умершие мышцы и тело знало, как их использовать.
Мне было всего тридцать лет, а выглядел я как семидесятилетний старик. Волосы на голове были белые, как снег, а моя густая борода, была седа, как у столетнего аксакала. В общем - последние три года я усиленно добивал себя - покончить с собой не хватало духу, да и стрёмно как-то, зачем тогда Бог вынес меня из чеченской мясорубки? Но и жить не хотелось. Орден Мужества лежал в шкатулке, единственной вещи, сохранившейся от матери. Остальное я раздал или продал за копейки, в приступах пьяного угара.
Старик опять прикрикнул, и я заковылял за ним, перебарывая знакомую боль в ноге. Мне не впервой было, по-пьянке, просыпаться в незнакомых местах - но этого я никогда не видел раньше. Это был большой пустырь, на краю города - уже смеркалось, а в городе не горело ни одного фонаря, по булыжным мостовым с грохотом ехали одинокие, запряжённые лошадьми повозки - от простых телег, до карет. Я с удивлением тряхнул головой - что за наваждение? Где я? Голова разболелась ещё больше, думать не хотелось - всё потом. Обдумаю. И я двинулся за стариком, уже заворачивающим за угол старого строения с проваленной крышей.
Мы шли ещё минут пятнадцать, когда старик что-то сказал, показал рукой на нору, ведущую под большой дом и нырнул в неё, сразу, как провалившись в преисподнюю. Я последовал за ним - оказалось - вниз вела лестница, очень крутая, и если не знать, что там ступеньки, можно было слететь и как минимум набить себе синяков и шишек, а может и сломать шею. Я всё-таки удержался на ногах и медленно, опираясь на палку, сполз вниз. Лестница заканчивалась дверью, висевшей на толстых железных петлях, за ней
Евгений Щепетнов
В подземелье было темно, и лишь свет из далекого люка, в который сквозь решетку стекались нечистоты из канав вдоль мостовых, освещал тоннель. Седой осторожно сделал несколько шагов, сцепив зубы от боли, - изорванная осколками нога отказывалась работать в такой сырости, да еще при перемене погоды, но он привычно преодолел себя и двинулся дальше. За углом послышался шорох… Седой медленно освободил из палки, на которую опирался, стальное жало стилета и замер.
А-а-а-а-а! - Вдруг выпрыгнул из темноты человек плотного телосложения, рассекая воздух огромным тесаком. - Урод, умри!
Седой автоматически уклонился от удара, переместив вес на здоровую ногу, и выбросил стилет вперед, пронзив грудь нападавшего - тот захрипел и мешком опустился на грязный пол тоннеля, заваленный обломками деревьев и гниющими нечистотами. Седой вытер клинок о его одежду и мягко вставил на место в палку, потом на ощупь, матерясь про себя и пачкаясь в крови, обыскал труп.
Кошель, нож, магический амулет… непонятно какой, тесак… упс! Это что за бумага? Уж не объявление ли о награде за мою голову? Якоря нет, а его деяния живы? Потом почитаю.
Он спрятал свиток за пазуху и, шаркая и подволакивая больную ногу, пошел вперед, как подбитый ядовитый паук.
Первое, что я увидел, открыв глаза, - плавающее над головой лицо, сморщенное как орех, с гнилыми зубами, издающими невыносимый запах, как будто что-то давно протухло и догнивает последние дни. Я уже встречал в жизни такого человека - Сергея Ткачука - на вид интеллигентного, в очках и костюме, от которого исходило такое зловоние изо рта, что рядом с ним нельзя было сидеть, не отвернувшись в другую сторону. Зловонное лицо что-то сказало, я не мог распознать, что именно, и переспросил:
Аратак суран ху?
Не понимаю! - Я с тупой обреченностью стал всматриваться в старика - а это был именно старик. - Я не понимаю, что вы говорите!
Старик сказал еще несколько фраз, потом отчаялся что-то мне втолковать, схватил за руку и потянул за собой, показывая на небо. Я с трудом поднялся, поискал рукой свой батожок, нашел, оперся на него и встал, покачиваясь, как корабль на крупной зыби. Голова закружилась, стало дурно, и меня вырвало на булыжники мостовой утрешним беляшом, которым закусывал паленую водку. Старик покачал головой - похоже, запах перегара донесся и до него. Я возмутился: с таким-то «ароматом» изо рта, да перегар одеколоном покажется! При мысли об одеколоне меня тоже чуть не вырвало - пил я и его… что попадалось, то и пил.
После того как меня комиссовали из армии, изрубленного осколками гранаты и исполосованного пулями, мне оставалось или снаркоманиться, или же пить горькую, чтобы забыть. Забыть войну, забыть кровь, забыть эту боль, которая терзала мое израненное тело днем и ночью. И вот теперь я - старший лейтенант, бывший десантник, разведчик - находился на пустыре, неизвестно где, рядом с вонючим стариком в диких обносках.
Мать у меня умерла, когда я был еще на войне, я даже не смог попрощаться с ней - в это время мы как раз отбивались, в окружении сотен «воинов Ичкерии», недовольных тем, что мы разгромили их базу в горах. Если бы не вертолетчики, раздолбавшие их и сделавшие нам проход на волю, я не стоял бы сейчас на этом грязном пустыре. Много раз я думал: а зачем? Зачем я остался жив? Сейчас бы лежал рядом с матерью и отцом, за одной оградкой, и мы наконец-то соединились бы, стали одной семьей. Отец погиб раньше, в Заводском районе, где мы жили всегда. Он шел на ночную смену, и его зарезал наркоман в поиске жалких грошей, - ну что он мог взять у мужичка с авоськой, в которой тот носил на работу свой нехитрый обед? Я решил тогда для себя: надо вырваться, вырваться из этой безнадеги. Но куда я мог пойти, здоровенный пацан, рост сто девяносто сантиметров, учившийся в школе номер одиннадцать, где быть отличником считалось западло. Их называли лохами и ботанами и били, вымещая на них свою злобу и зависть, - так всегда поступали с теми, кто был слабее или умнее.
Мне была дорога или в бандиты, или в армию. Кстати, безразлично: и то и другое было для меня равнозначно, вот только в бандитах - недолгий срок «красивой жизни», а потом ты труп, а в армии нет красивой жизни, но при удаче - как-то можно выбраться, да и подзаработать тоже.
Я выбрал армию. Сумев поступить в десантное училище, я быстро там выдвинулся в первые ряды. Главное было - соблюдать правила - и тебя накормят, напоят, скажут, что делать, - и мозг не нужен. Главное - быстрая реакция, твердые мышцы и четкое выполнение приказа. После выпуска я попал на переподготовку - специальные курсы разведки, где учили убивать наиболее эффективными способами, от автоматических гранатометов до удавки и шила, а еще - хоть немного думать, планировать операции. Так я стал командиром разведроты - это было ее официальным названием, но на самом деле она являлась карательным отрядом. Мы ходили в тылах боевиков и вырезали всех, на кого нам укажет перст командования. Много пришлось пролить крови, до сих пор мне снятся лица убитых. Может, это и привело к тому, что я стал законченным алкоголиком?
Но как бы то ни было, в последнем прорыве я стал беспомощным и никому не нужным инвалидом - без профессии, без денег и без здоровья. Если бы не мое чудовищно тренированное тело, я давно бы сдох под забором, но организм все сопротивлялся - печень не хотела умирать, хотя я убивал ее литрами мерзкой «паленки», а мышцы, пусть и слегка обмякшие после года лежания в госпитале, могли легко порвать любого, кто осмелится мне перечить. Трижды я был в отделении милиции, за пьяный дебош. Дважды какие-то сопляки насмехались над моей ковыляющей походкой - я переломал им ребра, но и меня хорошенько запинали. Ну что я, калека с почти не сгибающейся правой ногой, мог сделать против двадцати уродов, которые кричали «Алла акбар!» и насмехались над стариком - однако я сделал, что мог, как всегда, бился до последнего.
Один раз попал в милицию за то, что избил соседа, толстомордого хряка, который ставил свой «мерседес» носом прямо к крыльцу, ведущему в подъезд. Ему было так удобнее, а когда я попросил его убрать машину, потому что всем трудно проходить, особенно мне, он заявил, что ему плевать на всех, а особенно на такого… алкаша. Его потом едва откачали, после удара в солнечное сплетение, - чистый нокаут. Если я и выглядел как старик - седой, заросший поседевшей бородой, так под моей одеждой скрывались еще не умершие мышцы, и тело знало, как их использовать.
Мне было всего тридцать лет, а выглядел я как семидесятилетний старик. Волосы на голове были белые как снег, а моя густая борода седа, как у столетнего аксакала. В общем, последние три года я усиленно добивал себя. Покончить с собой не хватало духу, да и стремно как-то - зачем тогда Бог вынес меня из чеченской мясорубки? - но и жить не хотелось. Орден Мужества лежал в шкатулке, единственной вещи, сохранившейся от матери. Остальное я раздал или продал за копейки в приступах пьяного угара.
Старик опять прикрикнул, и я заковылял за ним, перебарывая знакомую боль в ноге. Мне не впервой было по пьянке просыпаться в незнакомых местах, но этого я никогда не видел раньше. Это был большой пустырь на краю города. Уже смеркалось, а в городе не горело ни одного фонаря, по булыжным мостовым с грохотом ехали одинокие, запряженные лошадьми повозки - от простых телег до карет. Я с удивлением тряхнул головой - что за наваждение? Где я? Голова разболелась еще больше, думать не хотелось - все потом. Обдумаю. И я двинулся за стариком, уже заворачивающим за угол старого строения с проваленной крышей.
Мы шли еще минут пятнадцать, наконец он что-то сказал, показал рукой на нору, ведущую под большой дом, и нырнул в нее - сразу, как провалившись в преисподнюю. Я последовал за ним. Оказалось, вниз вела лестница, очень крутая, и, если не знать, что там ступеньки, можно было слететь и как минимум набить себе синяков и шишек, а может, и сломать шею. Я все-таки удержался на ногах и медленно, опираясь на палку, сполз вниз. Лестница упиралась в дверь, висевшую на толстых железных петлях, за ней находилась довольно большая комната - видимо, раньше это был или склад, или какое-то другое подвальное помещение, - в углу стоял стол, на котором старик уже разжег свечу, бросающую неровные отблески пляшущего пламени на грубые каменные стены, украшенные потеками и пятнами плесени. Он показал на табуретку возле стола, и я сел, пытаясь понять, на каком языке он говорит. Его речь ни на что не была похожа, хотя он и пытался объясниться на разных языках, - фраза повторялась, и было ясно, что он спрашивал: кто я такой и откуда взялся?
Свеча стала оплывать и затрещала, старик с неудовольствием что-то сказал и достал из каких-то тряпок, опасливо оглянувшись на меня, непонятный предмет, чем-то похожий на лампу Аладдина. Он поставил его в центр стола и сказал какое-то слово, что-то вроде «абракадабра», и предмет засветился не очень ярким, но ровным неоновым светом. У меня от удивления чуть не отпала челюсть, а старик засмеялся и сказал:
Амбак! - показывая на светильник. - Масунта амбак! - Потом посмотрел на меня и ткнул себя в грудь: - Катун! - Ткнул в мою сторону: - У?
Витор? Витор! Витор. Катун - Витор! Амбак!
Следующий час мы посвятили обучению меня языку, и за это время мой словарный запас пополнился несколькими десятками слов - мой проспиртованный и контуженный мозг еще не до конца умер, а при спецподготовке меня научили запоминать на слух много различной информации, не доверяя бумаге. Да и я вообще-то всегда отличался хорошей памятью и способностью быстро изучать языки. До полного понимания еще было очень и очень далеко, но теперь я хотя бы мог высказать простые желания: есть, пить, сходить в сортир.
Старик заметил, что у меня бурчит в животе, достал из-под стола котомку и стал выкладывать на стол еду - куски не очень аппетитного на вид мяса, непонятно какого происхождения. Я не стал задумываться, что это за мясо, и впился зубами в темные жилистые ломтики. Мне приходилось, во время блуждания по «зеленке», есть и менее удобоваримые вещи. Пошарив, старик достал снизу стеклянную бутыль, литра на полтора, грубо сделанную, явно не фабричного производства, и поставил на стол, потом разлил содержимое в две глиняные залапанные кружки. Я поднес кружку к носу и понюхал - пахло чем-то вроде пива, только запах был кислым и незнакомым. Попробовал - точно пиво. Какое-то жидкое - похоже, разбавленное.
У меня кружилась голова, и я чуть не упал со стула, ослабев от еды и питья. Я никак не мог вспомнить, как я оказался в этом городе и почему здесь нет электричества, автомобилей и асфальта. Старик поддержал меня под руку, предлагая пройти к топчану возле стены, я с трудом поднялся и скоро лежал на боку, глядя на сияющую лампу и суетящегося старика, потом глаза мои закрылись, и я уснул.
Открыв глаза, я долго не мог понять, где я, наконец - вспомнил. Какой-то подвал, старик, странный город. Попытался встать, со второй попытки это получилось. Присев на топчане, я попробовал осмотреть темный подвал. Старика не было, и я встал и пошел к двери, захватив свою палку, заранее припасенную возле меня Катуном - больше некому было сунуть ее мне под бок. Свет наверху ударил по моим глазам, уже привыкшим к темноте подвала, я прикрыл их рукой и несколько минут не мог ничего увидеть, потом притерпелся и стал смотреть на мир.
От вчерашнего дождя, загнавшего нас в подвал, не осталось и следа - мокрые стены строений блестели на солнце, булыжные мостовые были заполнены телегами, спешащими куда-то людьми, на небе сияла большая радуга, упирающаяся в землю своим разноцветным коромыслом.
Я автоматически подумал: «Вон там закопан горшок с золотом, - и усмехнулся: - Мечты, мечты… Впрочем, что бы я с ним сделал, с горшком этим? Пропил? А вдруг мне бы хватило, чтобы вылечить свою больную ногу и зажить другой, не такой растительной жизнью?» Я сплюнул и оставил свои мечты - надо думать о реальном, а не витать в фантазиях. Посмотрев на яркий шар солнца, вдруг вспомнил: последнее, что я видел перед тем, как почуять запах гнили изо рта старика, это сияющий шар. Какой шар, где этот шар? - вспомнить не мог.
Я двинулся дальше, подойдя к краю булыжной мостовой. Дома напоминали картинки из исторических книг, а вдоль пешеходной части тянулись длинные зловонные канавы, из которых дождевая вода с грохотом уходила куда-то вниз, через решетки ограждения - вероятно, там были сливные канализационные тоннели наподобие парижских. По улице двигались люди, беспрерывно что-то галдя, - кто-то тащил поклажу, кто-то просто прогуливался. Я перешагнул по мостику через канаву и влился в поток горожан.
Пройдя метров пятьдесят, я чуть не был задавлен огромной каретой, колесо которой задело мне плечо и едва не отшвырнуло в канаву. Я зажал плечо и зашипел от боли, из кареты высунулась изящная женская рука в перстнях и кинула мне под ноги что-то блестящее. Я поднял - это была небольшая монета, похожая по размеру на татарский дирхем, только с портретом важного мужика и с непонятными надписями на обратной стороне. Такой я никогда не видел, хотя интересовался нумизматикой и считал, что кое-что в ней понимаю. Я спрятал монетку в карман своих затертых смесовых штанов, мало отличающихся от нарядов простых горожан, и пошел дальше, рассматривая дома, улицы, людей. От меня воняло так же, как от них, а моя нечесаная шевелюра и седая клочковатая борода делали меня похожим на большинство прохожих.
Через километр у меня сильно заныла нога, и я присел на камень у какой-то вывески с изображенным на ней бравым рыцарем - или не рыцарем, но, в общем, мужиком, с поднятыми вверх усами, в кольчуге и с мечом. Усы он молодцевато поднимал левой рукой, а в правой держал кружку с пенистым напитком. Как я понял, это было какое-то питейное заведение типа трактира, в чем я скоро убедился - из него выпали трое одетых в железо мужичков, громко горланящих что-то веселое и разудалое типа «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!..». Один из них заметил меня, что-то сказал своим собутыльникам, пошарил на поясе и бросил мне монету - тоже, как оказалось, серебряную. Я поднял ее, осмотрел и положил ко второй. Выпивоха отсалютовал мне, и мужики, обнявшись, пошли дальше.
Я сидел ошеломленный. Было понятно, что я, скорее всего, не на Земле. Ни монеты, ни мужики в потертых кольчугах, ни улица с ее экипажами и прохожими в сыромятных куртках не давали мне повода в этом усомниться. Можно было бы подумать, что я попал в прошлое, но язык не был мне знаком, а меня в спецшколе заставили выучить и немецкий, и английский. Этот же язык не походил ни на один из романо-германских, совершенно четко. По принципу отбрасывания того, что мне не потребуется в данный момент жизни, я решил для себя: вначале надо выучить язык, а уж потом пойму, где я, как я и что мне делать. Денег, за исключением тех, что мне подали, у меня не было, идти, кроме как к Катуну в подвал, - некуда. Так что оставалось лишь смотреть и впитывать информацию.
Я просидел часа три и, как ни странно, за это время набрал неплохую сумму денег - возможно, мой вид был настолько жалок, что люди волей-неволей кидали мне монетки. Мне даже стало смешно - надо же так опуститься, до попрошайки, - куда уж ниже. Но мой промысел приносил хороший доход и позволял какое-то время выживать в этом мире, а это уже неплохо. Боец должен использовать любую возможность уцепиться за жизнь и выполнить задание любой ценой - я это усвоил четко и давно. Только какая у меня цель? Выжить. А цель появится…
В подвале было темно, как и раньше, старика там не оказалось, и я не стал спускаться вниз, а пристроился на дощечках возле входа в нору, положив доску на чурбачки, найденные тут же. Через полчаса ожидания я услышал шаги и сипение - Катун волок большую сумку. Увидев меня, он махнул рукой - помоги, мол. Я взял сумку за другую ручку, и мы стали осторожно спускаться в темный зев подвала. Старик достал магическую лампу и активировал. Сразу стало уютнее. Катун стал вынимать из сумки куски копченого мяса, лепешки, зелень, торжественно извлек высокую оплетенную бутыль, хлопнул себя по горлу - выпивка, мол.
Я торжественно достал из кармана добытые сегодня монеты и высыпал их на стол. Старик вытаращил глаза удивленно и пересчитал. Что-то спросил - я изобразил, что стою с протянутой рукой. Он не обрадовался, а укоризненно покивал головой из стороны в сторону - типа ай-ай. Потом показал мне пальцем - сейчас, мол, и достал из пояса какую-то брошь с письменами на ней, а потом сделал знак, чтоб я приложил ее к голове. Я приложил, и он стал учить меня новым словам. С изумлением я понял, что слова впитываются мне в мозг просто молниеносно и я тут же понимаю их значение и запоминаю навсегда. Видимо, это было какое-то приспособление для лучшего изучения языка или активизации памяти.
Старик остановил меня, указав на стол с продуктами, мы быстро перекусили, запив все неплохим легким вином из заветной бутыли, и уже всерьез занялись обучением меня языку.
Через три часа занятий, с головной болью и мельтешением в глазах, я понял, что могу вполне сносно понимать старика и объясняться с ним на не очень сложные темы. Итак, он мне сообщил, что мы сейчас находимся в государстве под названием Ласандия, которое расположено в центре Амасадории - материка, одного из трех, два остальных называются Вантун и Кардизон. Амасадория - самый крупный материк, где находятся несколько государств: в центре Ласандия, управляемая императором Наколем Третьим, на юге Арания - во главе с падишахом Маркабазом, на севере, далеко - Норландия. Между ними идут постоянные споры за территории, и границы их всегда в огне. Огня добавляют также два крупных государства: Айтан, находящееся на острове-материке Вантун, и Карас, отделившаяся от Ласандии колония, а теперь самостоятельное государство на Кардизоне.
Кардизон - практически неисследованный материк. Впрочем, как и Вантун, на который никого из посторонних не допускали очень воинственные местные жители, при своем небольшом росте славящиеся владением боевыми искусствами. Карас отделился от Ласандии в результате кровопролитной войны, в которой участвовали экспедиционные корпуса Ласандии с одной стороны и смешанная армия людей, эльфов и гномов с другой. Карательная экспедиция не имела успеха, так как колонисты и поддержавшие их нечеловеческие расы проявили в борьбе с империей большую силу духа и всевозможные воинские умения.
Теперь установился плохой мир и процветала неплохая торговля с бывшими колониями - корабли империи и других стран сновали по океану туда-сюда, вызывая законную зависть и недовольство обделенных богатством людей, что привело к расцвету пиратства. Пираты обосновались на островах, по дороге к материкам, и ни один корабль не мог быть обделен их вниманием. Чтобы бороться с ними, выделялись флота, отряды, отдельные корабли охотников за наградами, но, как всегда и во всех мирах, все это заканчивалось пшиком. Как пояснил Катун, были даже подозрения, что эти охотники за пиратами сами промышляют пиратством. Впрочем, они так и остались смутными подозрениями, так как живых, кто мог бы их подтвердить, не находилось. В общем, я попал в «веселый» мир - ничуть не менее раздолбайный и беспредельный, чем тот, в котором я родился.
Евгений Щепетнов
В подземелье было темно, и лишь свет из далекого люка, в который сквозь решетку стекались нечистоты из канав вдоль мостовых, освещал тоннель. Седой осторожно сделал несколько шагов, сцепив зубы от боли, - изорванная осколками нога отказывалась работать в такой сырости, да еще при перемене погоды, но он привычно преодолел себя и двинулся дальше. За углом послышался шорох… Седой медленно освободил из палки, на которую опирался, стальное жало стилета и замер.
А-а-а-а-а! - Вдруг выпрыгнул из темноты человек плотного телосложения, рассекая воздух огромным тесаком. - Урод, умри!
Седой автоматически уклонился от удара, переместив вес на здоровую ногу, и выбросил стилет вперед, пронзив грудь нападавшего - тот захрипел и мешком опустился на грязный пол тоннеля, заваленный обломками деревьев и гниющими нечистотами. Седой вытер клинок о его одежду и мягко вставил на место в палку, потом на ощупь, матерясь про себя и пачкаясь в крови, обыскал труп.
Кошель, нож, магический амулет… непонятно какой, тесак… упс! Это что за бумага? Уж не объявление ли о награде за мою голову? Якоря нет, а его деяния живы? Потом почитаю.
Он спрятал свиток за пазуху и, шаркая и подволакивая больную ногу, пошел вперед, как подбитый ядовитый паук.
Первое, что я увидел, открыв глаза, - плавающее над головой лицо, сморщенное как орех, с гнилыми зубами, издающими невыносимый запах, как будто что-то давно протухло и догнивает последние дни. Я уже встречал в жизни такого человека - Сергея Ткачука - на вид интеллигентного, в очках и костюме, от которого исходило такое зловоние изо рта, что рядом с ним нельзя было сидеть, не отвернувшись в другую сторону. Зловонное лицо что-то сказало, я не мог распознать, что именно, и переспросил:
Аратак суран ху?
Не понимаю! - Я с тупой обреченностью стал всматриваться в старика - а это был именно старик. - Я не понимаю, что вы говорите!
Старик сказал еще несколько фраз, потом отчаялся что-то мне втолковать, схватил за руку и потянул за собой, показывая на небо. Я с трудом поднялся, поискал рукой свой батожок, нашел, оперся на него и встал, покачиваясь, как корабль на крупной зыби. Голова закружилась, стало дурно, и меня вырвало на булыжники мостовой утрешним беляшом, которым закусывал паленую водку. Старик покачал головой - похоже, запах перегара донесся и до него. Я возмутился: с таким-то «ароматом» изо рта, да перегар одеколоном покажется! При мысли об одеколоне меня тоже чуть не вырвало - пил я и его… что попадалось, то и пил.
После того как меня комиссовали из армии, изрубленного осколками гранаты и исполосованного пулями, мне оставалось или снаркоманиться, или же пить горькую, чтобы забыть. Забыть войну, забыть кровь, забыть эту боль, которая терзала мое израненное тело днем и ночью. И вот теперь я - старший лейтенант, бывший десантник, разведчик - находился на пустыре, неизвестно где, рядом с вонючим стариком в диких обносках.
Мать у меня умерла, когда я был еще на войне, я даже не смог попрощаться с ней - в это время мы как раз отбивались, в окружении сотен «воинов Ичкерии», недовольных тем, что мы разгромили их базу в горах. Если бы не вертолетчики, раздолбавшие их и сделавшие нам проход на волю, я не стоял бы сейчас на этом грязном пустыре. Много раз я думал: а зачем? Зачем я остался жив? Сейчас бы лежал рядом с матерью и отцом, за одной оградкой, и мы наконец-то соединились бы, стали одной семьей. Отец погиб раньше, в Заводском районе, где мы жили всегда. Он шел на ночную смену, и его зарезал наркоман в поиске жалких грошей, - ну что он мог взять у мужичка с авоськой, в которой тот носил на работу свой нехитрый обед? Я решил тогда для себя: надо вырваться, вырваться из этой безнадеги. Но куда я мог пойти, здоровенный пацан, рост сто девяносто сантиметров, учившийся в школе номер одиннадцать, где быть отличником считалось западло. Их называли лохами и ботанами и били, вымещая на них свою злобу и зависть, - так всегда поступали с теми, кто был слабее или умнее.
Книги вышли интересными. И герой и задумка, все отлично. А ставлю 4 лишь потому, что автор слишком спешит познакомить с чем-то новым и не раскрывает тех возможностей с чем герой сталкивается.
Вот к примеру когда парень попал на пиратский остров, обзавелся домом, то его очень быстро уничтожили. А мог и пиратствовать, с его способностями это неплохо выходило бы, ну а если претит, то занялся бы торговлей или контрабандой, изучил бы мореходное дело и т.д., и это дело разбавить интрижками с пиратскими князьками. А уж потом империя и бегство.
В отколовшейся имперской колонии тоже можно было пожить. Поступил бы на военную службу, походил под флагом, повоевал бы как следует с имперским флотом и их стихийными магами, отомстил бы хотяб за дом на пиратском острове. А уж потом предательство, убийство близких, месть и побег к гномам. Ученичество гномьей магии земли и опять не надо никуда спешить, под землей не только олово и золото, но и твари ужасные, типа гнолов или гоблинов. Небольшая война за территории, да и поучился бы боевой магии. А то все золото да руду искал. А там уже на посольском собрании от Эльфов и познакомился бы с прекрасной эльфийкой. Любовь, переезд, интриги, знакомство со старым магом, побольше мелочей, а потом уже подлое нападение, дуэль за эльфийку, или наоборот)) Сначала дуэль, потом нападение, дальше суд и временное изгнание.
Про орков нечего добавить. Там все норм, хотя тоже все достаточно быстро и в спешке. А вроде они там полтора года провели. Можно было бы и описать гораздо больше.
Запретные земли, две действующие базы, знакомство с искином. И тут для меня не понятно.
Оружие он не взял, хотя возможность была. На БТР зарядов было завались, целый склад, можно было на одном бтр ездить и крошить всех в капусту. Ладно, хрен с тем оружием. Но искин мог изготовить композитную броню превосходящую подделки землян и гномов. Я понимаю, по сути броня и нахрен не нужна. С его то скоростью, силой и возможностью магичить. Но на каждую толстую жопу найдется свой болт. И даже в измененном состоянии он не бессмертен. А раскрытие своих тайн и возможностей это сверх глупо, не думаю что так мог поступить спецназовец ГРУ в офицерском чине или кем он там был. Рассказывать всем и каждому свой сильные и в том числе слабые стороны... хм. ДА и становится менее интересно когда у героя появляется слишком большая дубина. Враги всегда должны быть сильнее героя, иначе не интересно.
Так что я бы озаботился б снарягой. Броня должны быть и в двух вариантах. Массивная, крепкая, но легкая и чтоб не сложно облачаться в одно рыло. И для скрытого или незаметного ношения, под одеждой. А тем более раз там целая лаборатория и тела можно выращивать... и то и сё, то и бронь можно было бы сделать на любой вкус. Вообщем есть чем заняться и в сомом городе, очень обидно что паренек так быстро слинял. А то все исследования, путешествия, жажда познаний. Тьфу, по ощущением, так пробыл он там не более 2-3 дней. Хоть и написано что больше.
Вообщем описание мира, городов, интриг между городами/странами и т.д. на низком уровне. Нет ощущения мира. Так, галопом по Европе. Вроде много где побывал, а рассказать то и нечего. Чем больше описание, тем больше ты живешь в том мире. Тут же герой пробежался. Написано три года, но по ощущением плюс минус полгода.
ЗЫ Жду продолжения. Серия не законченна. И не надо делать такие глаза, там до и жили они счастливо, далеко как до луны =)
Евгений Щепетнов
В подземелье было темно, и лишь свет из далекого люка, в который сквозь решетку стекались нечистоты из канав вдоль мостовых, освещал тоннель. Седой осторожно сделал несколько шагов, сцепив зубы от боли, - изорванная осколками нога отказывалась работать в такой сырости, да еще при перемене погоды, но он привычно преодолел себя и двинулся дальше. За углом послышался шорох… Седой медленно освободил из палки, на которую опирался, стальное жало стилета и замер.
А-а-а-а-а! - Вдруг выпрыгнул из темноты человек плотного телосложения, рассекая воздух огромным тесаком. - Урод, умри!
Седой автоматически уклонился от удара, переместив вес на здоровую ногу, и выбросил стилет вперед, пронзив грудь нападавшего - тот захрипел и мешком опустился на грязный пол тоннеля, заваленный обломками деревьев и гниющими нечистотами. Седой вытер клинок о его одежду и мягко вставил на место в палку, потом на ощупь, матерясь про себя и пачкаясь в крови, обыскал труп.
Кошель, нож, магический амулет… непонятно какой, тесак… упс! Это что за бумага? Уж не объявление ли о награде за мою голову? Якоря нет, а его деяния живы? Потом почитаю.
Он спрятал свиток за пазуху и, шаркая и подволакивая больную ногу, пошел вперед, как подбитый ядовитый паук.
Первое, что я увидел, открыв глаза, - плавающее над головой лицо, сморщенное как орех, с гнилыми зубами, издающими невыносимый запах, как будто что-то давно протухло и догнивает последние дни. Я уже встречал в жизни такого человека - Сергея Ткачука - на вид интеллигентного, в очках и костюме, от которого исходило такое зловоние изо рта, что рядом с ним нельзя было сидеть, не отвернувшись в другую сторону. Зловонное лицо что-то сказало, я не мог распознать, что именно, и переспросил:
Аратак суран ху?
Не понимаю! - Я с тупой обреченностью стал всматриваться в старика - а это был именно старик. - Я не понимаю, что вы говорите!
Старик сказал еще несколько фраз, потом отчаялся что-то мне втолковать, схватил за руку и потянул за собой, показывая на небо. Я с трудом поднялся, поискал рукой свой батожок, нашел, оперся на него и встал, покачиваясь, как корабль на крупной зыби. Голова закружилась, стало дурно, и меня вырвало на булыжники мостовой утрешним беляшом, которым закусывал паленую водку. Старик покачал головой - похоже, запах перегара донесся и до него. Я возмутился: с таким-то «ароматом» изо рта, да перегар одеколоном покажется! При мысли об одеколоне меня тоже чуть не вырвало - пил я и его… что попадалось, то и пил.
После того как меня комиссовали из армии, изрубленного осколками гранаты и исполосованного пулями, мне оставалось или снаркоманиться, или же пить горькую, чтобы забыть. Забыть войну, забыть кровь, забыть эту боль, которая терзала мое израненное тело днем и ночью. И вот теперь я - старший лейтенант, бывший десантник, разведчик - находился на пустыре, неизвестно где, рядом с вонючим стариком в диких обносках.
Мать у меня умерла, когда я был еще на войне, я даже не смог попрощаться с ней - в это время мы как раз отбивались, в окружении сотен «воинов Ичкерии», недовольных тем, что мы разгромили их базу в горах. Если бы не вертолетчики, раздолбавшие их и сделавшие нам проход на волю, я не стоял бы сейчас на этом грязном пустыре. Много раз я думал: а зачем? Зачем я остался жив? Сейчас бы лежал рядом с матерью и отцом, за одной оградкой, и мы наконец-то соединились бы, стали одной семьей. Отец погиб раньше, в Заводском районе, где мы жили всегда. Он шел на ночную смену, и его зарезал наркоман в поиске жалких грошей, - ну что он мог взять у мужичка с авоськой, в которой тот носил на работу свой нехитрый обед? Я решил тогда для себя: надо вырваться, вырваться из этой безнадеги. Но куда я мог пойти, здоровенный пацан, рост сто девяносто сантиметров, учившийся в школе номер одиннадцать, где быть отличником считалось западло. Их называли лохами и ботанами и били, вымещая на них свою злобу и зависть, - так всегда поступали с теми, кто был слабее или умнее.
Мне была дорога или в бандиты, или в армию. Кстати, безразлично: и то и другое было для меня равнозначно, вот только в бандитах - недолгий срок «красивой жизни», а потом ты труп, а в армии нет красивой жизни, но при удаче - как-то можно выбраться, да и подзаработать тоже.
Я выбрал армию. Сумев поступить в десантное училище, я быстро там выдвинулся в первые ряды. Главное было - соблюдать правила - и тебя накормят, напоят, скажут, что делать, - и мозг не нужен. Главное - быстрая реакция, твердые мышцы и четкое выполнение приказа. После выпуска я попал на переподготовку - специальные курсы разведки, где учили убивать наиболее эффективными способами, от автоматических гранатометов до удавки и шила, а еще - хоть немного думать, планировать операции. Так я стал командиром разведроты - это было ее официальным названием, но на самом деле она являлась карательным отрядом. Мы ходили в тылах боевиков и вырезали всех, на кого нам укажет перст командования. Много пришлось пролить крови, до сих пор мне снятся лица убитых. Может, это и привело к тому, что я стал законченным алкоголиком?
Но как бы то ни было, в последнем прорыве я стал беспомощным и никому не нужным инвалидом - без профессии, без денег и без здоровья. Если бы не мое чудовищно тренированное тело, я давно бы сдох под забором, но организм все сопротивлялся - печень не хотела умирать, хотя я убивал ее литрами мерзкой «паленки», а мышцы, пусть и слегка обмякшие после года лежания в госпитале, могли легко порвать любого, кто осмелится мне перечить. Трижды я был в отделении милиции, за пьяный дебош. Дважды какие-то сопляки насмехались над моей ковыляющей походкой - я переломал им ребра, но и меня хорошенько запинали. Ну что я, калека с почти не сгибающейся правой ногой, мог сделать против двадцати уродов, которые кричали «Алла акбар!» и насмехались над стариком - однако я сделал, что мог, как всегда, бился до последнего.
Один раз попал в милицию за то, что избил соседа, толстомордого хряка, который ставил свой «мерседес» носом прямо к крыльцу, ведущему в подъезд. Ему было так удобнее, а когда я попросил его убрать машину, потому что всем трудно проходить, особенно мне, он заявил, что ему плевать на всех, а особенно на такого… алкаша. Его потом едва откачали, после удара в солнечное сплетение, - чистый нокаут. Если я и выглядел как старик - седой, заросший поседевшей бородой, так под моей одеждой скрывались еще не умершие мышцы, и тело знало, как их использовать.