Основной вызов энергобезопасности - нестабильность на международных рынках энергоресурсов - во многом объясняется резко возросшей конкуренцией между основными моделями политической, технологической и экономической модернизации и обострившимся «идеологическим» противостоянием основных импортеров и экспортеров энергетических ресурсов. В действительности, ценовые скачки и панический страх перед лицом гипотетической угрозы временного срыва поставок углеводородов выявляет критическую значимость этого сектора для глобальной политической и экономической стабильности и устойчивого развития.
Так, абсолютное большинство экспортеров энергоресурсов рассматривают свои природные ресурсы и национальный энергетический сектор в целом как неотъемлемую часть государственного суверенитета, национальной мощи, равно как и эффективный инструмент для проведения динамичной внешней и внутренней политики. В ежегоднике «World Energy Outlook», издаваемым Международным энергетическим агентством, утверждается, что «мир стоит перед лицом двойного вызова глобальной энергобезопасности, выражающегося в возможном дефиците доступных энергоресурсов и экологическом ущербе, вызываемом чрезмерным уровнем потребления углеводородов» . Кроме того, постоянно усиливающаяся зависимость мировой экономики от импорта нефти и газа усугубляет последствия возможного прекращения поставок углеводородов и создает порой необоснованные панические настроения на мировых энергетических рынках.
Существует два основных подхода к глобализации - так называемый «вашингтонский» и «пекинский» консенсусы. В чем разница между ними? Большинство политологов и экономистов утверждают, что подход к энергобезопасти напрямую зависит от политической линии субъекта энергетической цепочки. В то время как для потребителей важна стабильность поставок, экспортеры прежде всего озабочены стабильностью цен и спроса на углеводороды. Именно этот водораздел и служит наглядным примером фундаментального различия между западными и не западными моделями модернизации и управления природными ресурсами .
Западная либеральная модель (так называемый «вашингтонский консенсус») управления сырьевыми ресурсами направлена прежде всего на устранение политических барьеров, ограничивающих доступ для иностранных инвесторов к сырью и перспективным рынкам развивающих стран и использование прямых иностранных инвестиций в качестве инструмента для эффективной приватизации нефтегазового сектора.
Теория и практика неолиберальной глобализации стали бурно развиваться с конца 1970-х гг. Их суть сводилась к либерализации торговли и цен, дерегулированию предпринимательской деятельности, всемерному сокращению хозяйственной функции государства, строго фискальной политике.
Особое значение придавалось приватизации государственной собственности и созданию возможностей для свободной купли-продажи национальных ресурсов, а позднее в центре внимания оказались вопросы стабилизации финансовой системы, сбалансированности бюджета, в частности путем форсирования экспорта. Этот пакет требований получил широкую известность под названием «вашингтонский консенсус» и был сформулирован английским экономистом Дж. Вильямсоном, бывшим вице-президентом Всемирного банка. Последний, как и ряд других западных экономистов, полагал, что рекомендации «вашингтонского консенсуса» носят универсальный характер и помогут в разработке экономической стратегии латиноамериканских стран, стран Восточной Европы, России и стран Азии . Впрочем, у него были авторитетные оппоненты на пике популярности в первой половине 1990-х гг., и остались влиятельные сторонники после громких заявлений о его кончине .
Согласно возникшей в 1970-е гг. неолиберальной модели, все барьеры в международной торговле должны быть устранены, а экономика каждой страны должна специализироваться на том, что составляет ее конкурентное преимущество. Основа основ неолиберальной финансовой архитектуры - отсутствие барьеров для перемещения капитала. Это дает международным финансовым институтам доступ на развивающиеся рынки. Поэтому фундаментом успешного развития экономики является финансовая система, поскольку она способствует перетоку капиталов из неэффективных в эффективные отрасли экономики. Прозрачная система прав собственности, институциональная перестройка системы кредитования и корпоративное управление способны обеспечить макроэкономическую сбалансированность и стимулировать экономический рост.
Одновременно с этим в ряде стран (прежде всего таких как Россия, Бразилия, Венесуэла, Индия, Иран и Китай) идет процесс выработки альтернативных сценариев глобализации («пекинский консенсус»). Они смогли сочетать жесткий государственный контроль над стратегическими отраслями национальной экономики и управленческую эффективность частного сектора.
Бывший редактор международного отдела журнала «Тайм», консультант компании «Голден Сакс» Дж. Рамо дал этому название «пекинский консенсус» . Теоремы «пекинского консенсуса», сформулированные Рамо, утверждают ценность инноваций, нацелены на «управление хаосом» с помощью повышения качества жизни, достижения устойчивости и равенства в процессе развития. Они также предполагают использование рычагов воздействия на «большие гегемо- нистские державы, способные впасть в искушение наступить на вашу мозоль» . В противоположность «вашингтонскому консенсусу» Рамо определил «пекинский консенсус» следующим образом: решительное стремление к инновациям и экспериментам, активная защита государственных границ и интересов, все более продуманное накопление инструментов асимметричных сил, в частности путем накопления валютных резервов. Таким образом, цель «пекинского консенсуса» - это экономический рост с помощью государства при обеспечении независимости и национальных интересов в условиях стабильности .
Сторонники «пекинского консенсуса» считают, что энергетические ресурсы не только должны быть государственной собственностью, но и стать одной из ключевых «опор» национальной безопасности. Кроме того, страны - экспортеры энергоресурсов пытаются установить полный контроль над тремя основными элементами «энергетической цепочки» - добычей, транспортировкой и распределением энергоресурсов. Иногда эти страны вынуждены идти на уступки «вашингтонскому консенсусу», но делают они это только, уступая сильному политико-экономическому давлению со стороны Вашингтона или Брюсселя, или тогда, когда конкретный компромисс служит их долгосрочным политическим, стратегическим и экономическим национальным интересам .
Эти государства также стремятся к реформированию сложившейся международной экономической системы или призывают к корректировке существующих механизмов, с тем чтобы они отражали новый мировой политический и экономический баланс сил. Все это не отменяет приверженности этих стран принципам, как утверждение уникальности пути развития каждой страны, обусловливающее невмешательство в ее дела, и приверженность строительству многополярного мира.
Следует отметить, что противоречия в сфере энергобезопасности наблюдаются не только в отношениях между экспортерами и импортерами энергоресурсов - разделительные линии пролегают также и внутри лагеря импортеров энергоресурсов. Так, наблюдается ряд серьезных трений в отношениях между развитыми (Северная Америка, Европа и Япония) и развивающимися (Китай, Индия) потребителями энергии, отражающий новый расклад сил на мировой энергетической арене.
С одной стороны, высокие мировые цены на углеводороды заметно усилили позиции традиционных экспортеров энергоресурсов, с другой - ряд развивающихся стран (прежде всего Индия и Китай) стали проводить ускоренную экономическую модернизацию и как следствие увеличили спрос на углеводороды и сырьевые ресурсы в целом. Нередко новые азиатские экономические гиганты напрямую обращаются к странам - экспортерам энергоресурсов и предлагают им военную, политическую и экономическую поддержку в обмен на гарантию долгосрочных поставок углеводородов.
Однако эти тенденции до сих пор полностью не осознаны руководством Международного энергетического агентства, которое продолжает оставаться закрытым элитным клубом развитых западных стран и держит «за бортом» как основных экспортеров углеводородов, таких как Россия и страны ОПЕК, так и новых импортеров энергоресурсов (Бразилия, Индия и Китай). Понимая, что большинство мировых запасов топлива находится за пределами государств - членов МЭА, бывший исполнительный директор Агентства Н. Танака предложил координировать действия МЭА с планами ключевых энергетических игроков, не участвующих в работе Агентства. Данное предложение, однако, исключает формальное членство новых государств и не способствует реальному укреплению глобальной энергобезопасности .
Россия занимает уникальное место в международной энергетической системе. С одной стороны, это - энергетическая «супердержава» с колоссальными запасами углеводородов, с другой - РФ сохраняет «энергетический нейтралитет», не являясь членом ни МЭА, ни ОПЕК. Тем не менее, «российская модель» не является исключением и во многом базируется на альтернативном подходе к глобализации («пекинский консенсус»). Использование альтернативных модерни- зационных планов не означает, что Москва не заинтересована в сотрудничестве с западным миром.
Однако часто конструктивные предложения, выдвигаемые Россией, вызывают неприятие политических и бизнес-элит ЕС и США. Так, эти страны-импортеры выражают опасения по поводу намерений стран - экспортеров природного газа координировать свои инвестиционные и производственные планы. Это, по мнению руководства ряда западных стран, может привести к резкому ценовому скачку и подорвать принцип свободной конкуренции. Одновременно с этим сторонники «вашингтонского консенсуса» не спешат принимать во внимание аргументы производителей «голубого топлива» - ведь разработка месторождений и транспортной инфраструктуры требует колоссальных финансовых затрат и, соответственно, гарантий со стороны будущих клиентов. Российский эксперт П.Б. Салин отмечает, что одной из ключевых проблем, с которой сталкиваются и Россия, и Китай, является доступ к мировой инфраструктуре принятия решений - от экономических до политических .
Для достижения поставленных целей российское руководство попыталось объединить управленческую эффективность частного сектора со стратегическим государственным контролем над ключевыми секторами российской экономики, такими как энергетика, оборонная и добывающая промышленность. При реализации подобных задач, по словам американского политолога Ф. Хилл, Россия заново изобрела себя, но не как военная супердержава, а как «энергетическая супердержава» .
В свою очередь, американский экономист К. Гадди, анализируя российские экономические преобразования, провел исторические параллели между российской действительностью и Германией начала XX в.: так, в 1914 г. кайзер Вильгельм И поставил перед ведущим немецким промышленником (и позже министром иностранных дел Веймарской Республики) В. Ратенау задачу, аналогичную целям, поставленным перед российским правительством, а именно - как создать эффективный экономический механизм, сочетающий максимально возможную управленческую эффективность частного сектора с высокой степенью государственного контроля над экономикой .
По сути, российская энергетическая политика опирается на четыре базовых принципа:
- 1) государственный контроль над стратегическими ресурсами, их добычей и экспортом;
- 2) контроль над стратегической энергетической инфраструктурой;
- 3) стратегический контроль над процессом принятия решений в российском энергетическом секторе;
- 4) использование национального энергетического сектора в качестве экономического инструмента, создающего для российского государства определенные конкурентные преимущества как внутри страны, так и за ее пределами.
Поэтому внешнеполитические шаги российского руководства направлены на поддержание международных позиций своего энергетического сектора. Несомненно, что за спорами по поводу делимитации дна Каспийского моря, арктическими экспедициями и заявками на расширение российской эксклюзивной экономической зоны в Арктике стоят долгосрочные стратегические интересы России. Скрытая или очевидная поддержка государства просматривается и за международной экспансией российских энергетических компаний, включая обмен активами, приобретение активов, разведку и добычу полезных ископаемых, участие в инфраструктурных проектах и прямое проникновение на рынки сбыта в США, странах ЕС, Азии, Африки и Латинской Америки.
Таким образом, различие в подходах развитых и развивающихся стран (и России) к вопросам собственности, инвестиций, контроля над ресурсами, доступа к рынкам и контроля над «энергетической цепочкой» сводится к следующему. Страны - экспортеры энергоресурсов пытаются получить максимальную выгоду от торговли ресурсами, сохранить контроль над национальным энергетическим сектором и использовать «нефтедоллары» для финансирования внутренней модернизации и активной внешней политики.
ТЕМА ДНЯ ПРОМПОЛИТИКА
Смену интеллектуальной моды в глобальной экономической мысли можно считать свершившимся фактом. "Рыночные реформы, проводившиеся в большинстве развивающихся стран начиная с 1980-х годов, не оправдали ожидания",— говорится в ежегодном докладе Конференции ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД). Идеология этих реформ ограничивала "спектр инструментов стимулирования роста, доступных правительствам развивающихся стран"; последним предлагают брать пример с Китая и Вьетнама. Под эпохой "вашингтонского консенсуса" подводится черта.
Принципы "вашингтонского консенсуса" были сформулированы в 1990 году: это приватизация, жесткая монетарная политика, отказ от бюджетного дефицита, либерализация торговли, открытость для иностранных инвестиций. Подход этот стал стандартным "правильным" рецептом для решения проблем развивающихся стран и лег в основу реформ в Латинской Америке и Восточной Европе. Но рыночные преобразования не решили социальных проблем Латинской Америки; итоги реформ в России все чаще объявляются провальными; бывший главный экономист ВБ Джозеф Стиглиц объявил, что именно политикой "вашингтонского консенсуса" был порожден и азиатский финансовый кризис.
В последние годы в качестве альтернативы "вашингтонскому консенсусу" все чаще называют Китай, которому удалось добиться фантастических темпов экономического роста, избежать политической нестабильности и сохранить свою финансовую систему под суверенным контролем. Именно на Китай все чаще указывают те, кого ход реформ в России и Латинской Америке убедил, что рост экономики возможен только при участии и под контролем государства. Сегодня на их сторону встала и ЮНКТАД: правительствам нужно поддерживать инновации, усиливать промышленную политику, поддерживать выход национального бизнеса на международную арену. Весной в том же ключе высказалась и ООН.
Неверно было бы думать, что с таких позиций выступают лишь те, кому усиление роли государства в экономике несет личные материальные и политические выгоды. Увлечение "курсом на Азию" и "китайской моделью" стало международной интеллектуальной модой. В мае 2004 года Лондонским центром международной политики был опубликован доклад под названием "Пекинский консенсус", где речь идет уже не только об эффективности "китайской модели". По мнению авторов, "вашингтонский консенсус" "исходит из желания сделать счастливыми банкиров", а "пекинский консенсус" — добиться справедливого роста в интересах простых людей. Его цель — рост при сохранении независимости; отличительные черты — "решительное стремление к инновациям и экспериментам" (специальные экономические зоны), "защита государственных границ и интересов", "накопление инструментов асимметричной силы" (в виде сотен миллиардов долларов валютных резервов). Прогнозы тех, кто предрекал Китаю социальный взрыв или экологическую катастрофу, позабыты; китайская модель кажется универсальным ответом на вызовы современности.
Мода на определенную теорию развития — явление не новое. В 1950-1960-х годах популярна была концепция импортозамещения, напоминает ректор РЭШ Сергей Гуриев. Считалось, что государство должно поддержать национальную промышленность, пока она не окрепнет. Инструменты поддержки — высокие тарифы, манипулирование обменным курсом, лицензирование импорта оборудования, субсидирование кредитов и госинвестиции. В результате в 1965-1973 годах в Латинской Америке среднегодовой темп роста экономики достигал 7,4% — почти как в Юго-Восточной Азии и намного больше, чем в США. Концепция импортозамещения стала крайне популярной не только в развивающихся странах, но и на Западе, ее автор аргентинец Рауль Пребиш возглавил ЮНКТАД.
Но к началу 1980-х очевидными стали и другие последствия этой политики. Экономика латиноамериканских стран оказалась разбалансированной и неэффективной. Попытки удержать на плаву флагманов национальной промышленности и раздутые социальные программы обернулись огромными бюджетными дефицитами и гиперинфляцией (в середине 1980-х в Аргентине, Боливии Бразилии и других странах она превышала 1000% в год), съевшей весь тот скромный рост благосостояния, который поначалу принесла политика импортозамещения. Неизбежным следствием была политическая и социальная нестабильность. Между прочим, именно для борьбы с этим наследством политики импортозамещения и были разработаны принципы "вашингтонского консенсуса". Издержки "вашингтонского консенсуса" сегодня уже понятны; издержки "пекинского консенсуса" нам еще только предстоит узнать.
Выражение «Вашингтонский консенсус», появившееся в конце 1980-х годов, похоже, уходит в политическое небытие. Автор этого выражения, Джон Вильямсон, экономист Института международной экономики в Вашингтоне, включал в него макроэкономическую стабилизацию, микроэкономическую либерализацию и открытие внутреннего рынка.
Эти меры предписывались МВФ с 1980-х тем развивающимся странам, которые, попав в долговую петлю, остро нуждались в валютных кредитах фонда. Затем выражение «Вашингтонский консенсус» приобрело политический оттенок – для одних как символ победы в «холодной войне», для других – как навязываемая Соединенными Штатами политика «минималистского государства» и монетаризма.
Китай в ходе рыночных реформ практически добился и макроэкономической стабильности, и активизации субъектов хозяйства, и внушительных внешнеэкономических успехов. Но этим достижения страны не исчерпываются: на деле в КНР реализована инвестиционная (а не равновесная или монетаристская) модель развития с очень высокими темпами роста и нормой накопления.
Эту модель отличает ведущая роль государства в экономике, опережающий рост промышленности, резкое сокращение бедности, повышенное внимание к развитию науки и образования. Данные черты, позволяющие характеризовать Китай как пример удачной модернизации, дали основание для появления выражения «Пекинский консенсус». Оно принадлежит бывшему редактору журнала «Тайм» Джошуа Рамо. Выражение символизирует исключительную привлекательность китайского опыта, «изучать который спешат специальные команды экономистов из таких разных стран, как Таиланд, Бразилия и Вьетнам».
Распространение этого опыта самим Китаем и его партнерами, в том числе в странах Азии, Африки и Латинской Америки, вызывает у некоторых представителей Запада нескрываемое раздражение. Угроза им видится в том, что вместе с экономическим опытом расширяется сфера политического авторитаризма. А усиление КНР – «плохая вещь и с этим необходимо бороться».
Напротив, в арабском мире, как пишет египетский социолог Ануар Абдель-Малек, в мирной китайской экспансии видят уважение суверенитета и невмешательства во внутренние дела, а китайские эксперименты с экономической либерализацией и постепенными политическими реформами рассматриваются как пример для подражания.
Важно, что КНР без особых натяжек можно отнести к числу стран, успешно адаптирующих глобализацию. Критика данного явления китайскими политиками и учеными сочетается с его использованием.
При этом важно, что глобализация рассматривается как внешний по отношению к Китаю процесс. Участвуя в нем, страна, во-первых, остается сама собой, а во-вторых, способна внести в глобализацию определенные коррективы, «стимулировать создание справедливого и рационального нового международного политического и экономического порядка».
Обратим внимание на соседство «справедливости» и «рациональности». Заметим также отчетливый контраст с позднесоветским и раннероссийским подходом, в котором ключевое слово – «интеграция» (в Европу, в «цивилизованное сообщество», в мировую экономику), предполагающая, в той или иной мере, утрату самостоятельности.
В Китае хорошо различают в глобализации как угрозы, так и возможности. С одной стороны, это мировая экономическая война, от которой никуда не денешься, с другой – взаимодействие, в котором выгоду получают обе стороны. Используя возможности, нельзя забывать об угрозах.
После вступления в ВТО (2001 г.) в Китае куда чаще упоминаются благоприятные возможности, в том числе для решения острых внутренних проблем (особенно занятости), которые открывают рост внешней торговли, приток инвестиций и пр. Это не удивительно: в 2002–2006 гг. экспорт рос очень высокими темпами, и к концу указанного периода Китай догнал по этому показателю США. Валютные резервы страны превысили 1,2 трлн. долл.
Похоже, что глобализация выгодна КНР, но это не значит, что все в ней устраивает Пекин. Там не устают подчеркивать положительное отношение к участию в современной международной хозяйственной жизни и что каждое правительство отвечает перед мировой экономикой состоянием своего национального хозяйства – данный тезис, часто употребляемый Пекином во внешней пропаганде, фиксирует, помимо прочего, ведущую роль государства в экономике.
В наши дни указанный тезис подкрепляется еще рядом аргументов. Государственный контроль нужен для предотвращения неблагоприятных внешних воздействий – ведь результаты высоких темпов экономического роста в Китае в полной мере ощущают его торговые партнеры в Азии, для которых китайский рынок становится все более важным. Необходимо государство и для защиты внутреннего рынка от чужих монополий, и для создания собственных крупных компаний. Без этого нельзя добиться реального равноправия в мире глобальной конкуренции.
Участие в глобализации, таким образом, ни в коей мере не означает полной либерализации внешнеэкономической сферы, в которой у КНР к тому же очень высока непосредственная доля госсектора (порядка 65% – с учетом доли государства в предприятиях с иностранными инвестициями). Более того, Китай в последнее время сокращает льготы зарубежным инвесторам - недавней сессией ВСНП (март 2007 г.) унифицированы налоги для иностранных и национальных предприятий.
Не торопятся в этой стране и с переходом к конвертируемости национальной валюты по счетам движения капитала. При этом жэньминьби («народные деньги») являются одной из самых устойчивых мировых валют с превосходным реальным обеспечением, а финансовым спекуляциям противостоит достаточно эффективная система мониторинга рынков.
Налицо выраженный самостоятельный и творческий подход, позволяющий целенаправленно формировать будущую роль страны в мировой экономике. Такой подход дает другим государствам возможность рассчитывать на более демократичную и справедливую систему международного разделения труда. Одним из практических путей к ее созданию может быть расширение взаимовыгодного сотрудничества с КНР, включающего производственную кооперацию, инвестиции, науку и технику, образование и т.д.
Ответственное отношение к обязательствам, принятым при вступлении в ВТО, не означает отказа КНР от преференциальных торговых соглашений – двусторонних и региональных. Наоборот, в ходе завершения переговоров с ВТО Пекин заметно интенсифицировал усилия в области регионального сотрудничества с азиатскими государствами (АСЕАН, ШОС).
Достаточно высокими темпами воплощается в жизнь соглашение о зоне свободной торговли «АСЕАН – Китай», вступившее в силу в 2005 г. При этом Пекин поддерживает центростремительные тенденции в Ассоциации, а также соблюдает существующий в этой организации принцип предоставления дополнительных льгот экономически более слабым членам. Взаимная торговля достигла в 2006 г. 160 млрд. долл., складываясь со значительным активом у стран АСЕАН (около 20 млрд. долл.). Усиление позиций в мировом хозяйстве КНР сопровождает важными для соседних развивающихся стран уступками во внешнеэкономической политике.
Динамичный экономический подъем Китая и укрепление его позиций на мировом рынке в целом благожелательно рассматриваются в странах АСЕАН. КНР, как известно, оказывала финансовую поддержку странам Ассоциации, пострадавшим во время кризиса 1997–1998 гг., и не пошла в тот период на девальвацию своей валюты, что могло бы осложнить выход из кризиса.
Позитивно воспринимается готовность Пекина участвовать в крупных совместных инвестиционных проектах в бассейне реки Меконг, а также в сооружении железной дороги, которая свяжет страны АСЕАН с Китаем. Соглашение с КНР не без оснований считают и важным катализатором углубления сотрудничества внутри самой Ассоциации.
На фоне буксующих переговоров в рамках ВТО либерализация торговли на основе преференциальных региональных соглашений фактически означает, что ВТО отодвигается на второй план. Примерно та же участь может постигнуть в Юго-Восточной Азии МВФ и Мировой банк. Проще говоря, основные институты «Вашингтонского консенсуса» в Азии уже никому особенно не нужны, хотя и большого вреда в них тоже пока не видят.
Располагая теперь значительными валютными ресурсами, КНР не жалеет их на оказание финансовой поддержки соседним государствам. Только Филиппинам в 2006 г. было предоставлено 2 млрд. долл. после безрезультатных переговоров этой страны с Мировым банком.
Корректировка глобализации в сторону большего учета интересов развивающихся стран при активном участии Китая вполне возможна. И как раз регионализация оказывается инструментом такой корректировки. Причем глобализация и регионализация в чем-то дополняют, а в чем-то противоречат друг другу. Но главное заключается в том, что их полное осуществление может привести к формированию совершенно разных типов мировых систем.
Если глобализация предполагает образование единой глобальной экономики и основанного на ней господства сильнейшей державы (монополярного мира), то экономическая регионализация влечет за собой создание нескольких взаимодействующих и конкурирующих группировок, служащих многополюсному управлению мировой системой. Зона свободной торговли «АСЕАН – Китай» уже становится одной из таких группировок. Теоретически подобные шансы есть и у ШОС, а также ССАГПС и СААРК.
Понятно, что региональная кооперация укрепляет коллективные и индивидуальные переговорные позиции развивающихся стран, способствуя, опять-таки, более равноправному участию их в глобализации. В результате ее развития в Азии снижается удельный вес вертикальных торгово-экономических связей с развитыми государствами и повышается доля горизонтальных между развивающимися странам. Роль интеграционной платформы в значительной мере выполняет китайская экономика.
Во внутренней политике Пекина после XVI съезда КПК (2002 г.) наблюдается отчетливое повышение внимания к социальным проблемам. Растет перераспределительная роль государства (в 2006 г. его доходы выросли на 20%), принимаются меры к смягчению диспропорций между городом и деревней, зажиточными и бедными регионами.
Очевидно, что это долговременный курс, призванный решить и макроэкономические задачи: более равномерное распределение способно повысить внутренний спрос, снизить наметившийся перегрев экономики. Проблемы бедности при сохранении нынешней динамики и даже ее снижении уже не выглядят непреодолимыми.
Выдвижение концепции социалистического гармоничного общества и заметный сдвиг влево в социально-экономической политике КНР после 2002 года, по-видимому, сигнализируют о завершении того этапа, когда рыночные преобразования и либерализация хозяйства и внешнеэкономических связей были основным содержанием изменений, происходивших в Китае и в мире.
Успешное преодоление Китаем разного рода догматических построений, включая неолиберализм, не осталось незамеченным ни на Востоке, ни на Западе. Пекинский консенсус как бы поглотил Вашингтонский, социализм вобрал в себя рынок, не изменив базисных характеристик.
Своеобразно реагируют на это российские либералы. Андрей.Илларионов, в очередной раз попытавшись представить КНР воплощением либерализма, заявил в эфире «Эха Москвы», что «в Китае государству в голову не придет отбирать у частного лица нефтяную компанию». Такого там, подтвердим, не наблюдается по той простой причине, что ни одному здравомыслящему китайцу не приходило в голову отдавать нефтяные компании в частные руки (в Азии это вообще большая редкость).
Напомним также, что госсектор в КНР представлен ключевыми и наиболее доходными отраслями: в него входит 80% добывающей промышленности, 75% энергетики, 86% финансов и страхования, 84% услуг транспорта и связи, полностью выпуск сигарет и т.д. Не менее забавна и интерпретация китайских успехов Сергеем Доренко (то же «Эхо»), который заметил, что промышленность Китая «создана американцами».
Между тем доля США в прямых инвестициях, которые получает КНР, составляет лишь 4%, столько же приходит из Сингапура. В парке промышленного оборудования Китая доля собственно китайского составляет около 70%, а среди импортных средств производства преобладает японская и германская техника.
Подчеркнем, что важной частью Пекинского консенсуса становится выдвижение на первый план идеи социальной справедливости, а это в экономической части предусматривает повышение доли ВВП, перераспределяемой государством и усиление его контроля над крупным частным капиталом, не исключающего, конечно, государственно-частного партнерства.
Иначе говоря, социализм опять в моде, по крайней мере, в Азии, где проживает более половины человечества и уже производится порядка 45% мировой промышленной продукции, в том числе в КНР – около 25%.
Внимательно присматриваются к Пекинскому консенсусу и в Европе, включая ее восточную часть, вспоминая о золотом времени социально-ориентированного государства. Это обстоятельство очень вовремя доставляет России новую возможность выбора вариантов развития из реально существующих в мире. Рыночный социализм с переходом к инвестиционной экономической модели выглядит вполне в духе времени и весьма привлекателен по многим другим причинам.
В частности, социалистическая ориентация России позволит перехватить политическую инициативу, противопоставляя беспрецедентному давлению отживающего неолиберализма более демократичный, исторически-органичный и конструктивный проект.
Добавлю, что ни опыт Китая, ни опыт других азиатских стран в новом веке не подтверждает тезиса об усилении инфляции при росте инвестиций о чем нам твердят руководители российского правительственного «экономического блока». Хотя их осторожность, возможно, связана с необходимостью консервации ресурсов для отражения вполне вероятной внешней атаки на российскую финансовую систему.
Между тем в КНР при росте и без того высокой нормы накопления с 39 до 43% в 2001–2005 гг инфляция. увеличилась с 0,7 до 1,9%. В других же странах Азии, увеличивших в 2001–2004 гг. норму накопления, инфляция даже снизилась. В Индии рост инвестиций с 23 до 30% ВВП уменьшил инфляцию с 4,3 до 3,8%.
В Индонезии норма накопления выросла с 19 до 21%, инфляция сократилась с 11,5 до 6,1%. В Турции наблюдался рост инвестиций с 16 до 27%, рост цен замедлился с 54,4 до 8,6%. В Южной Корее – аналогичная картина: рост накопления с 29 до 31% при сокращении инфляции с 4,1 до 2,8%. На Шри-Ланке капиталовложения выросли с 22 до 27%, а индекс цен опустился с 14,2 до 7,6%. Наконец, в Узбекистане рост нормы накопления с 21 до 24% сопровождался падением инфляции с 27,2 до 1,7%.
Визит в Китай президента Армении Сержа Саргсяна вызвал новый всплеск интереса к этой загадочной стране.
Визит в Китай президента Армении Сержа Саргсяна вызвал новый всплеск интереса к этой загадочной стране. Основания для этого есть, и очень серьезные: за короткий срок Китай сумел проделать стремительный прорыв от разрухи и тотальной нищеты времен культурной революции к динамично наращивающему свой индустриальный потенциал государству. В чем секрет этого феномена? Может ли Армения позаимствовать опыт у этой великой страны?
О "Пекинской консенсусе" впервые заговорил профессор китайского университета Цинхуа Дж.Рамо. "Пекинский консенсус" призван заместить дискредитировавший себя в 90-х годах на всем постсоветском пространстве, в том числе и в Армении, неолиберальный "Вашингтонский консенсус". "Пекинский консенсус" ориентирован, во-первых, на инновации, во-вторых, на устойчивое, сбалансированное и качественное развитие, а также на социальное равенство, в-третьих, на национальное самоопределение. Он придает социальным переменам столь же большое значение, как и экономическим. В "Пекинском консенсусе" экономика и управление нацелены на совершенствование общества, что полностью игнорируется "Вашингтонским консенсусом". В отличие от последнего, он порождает много абсолютно новых идей и подходов.
Весь мир является свидетелем поразительного динамичного развития и возрождения Китая путем совершенствования политической системы страны. Приоритетными направлениями внутриполитического и экономического строительства государства являются перестройка хозяйственного механизма страны в целях повышения его эффективности и инновационности, модернизация аграрного сектора, расширение социальной направленности и в результате построение социалистического гармоничного общества. Движение Китая к рыночной экономике происходит при сохранении направляющей и руководящей роли государства. Более того, "Пекинский консенсус" не предполагает сужения функций правительства. В частности, уменьшая его ответственность за работу предприятий, данная модель развития предусматривает усиление роли государства в макроэкономическом регулировании, общественном управлении и предоставлении социальных услуг. Хотя сегодня 70% ВВП страны создается на негосударственных предприятиях, в Китае хорошо понимают, что частной собственности без государства не существуют. И успех Китая все-таки базируется не столько на экономической либерализации, сколько на продуманной социально-экономической стратегии.
По прогнозам лауреата Нобелевской премии в области экономики профессора М.Спенсера, высокие темпы роста китайской экономики носят долгосрочный характер и сохранятся по крайней мере еще 25 лет. При этом государство на всем протяжении реформаторского курса остается достаточно сильным, чтобы очерчивать пределы компетенции рынка, выправлять его просчеты, обеспечивать общественный порядок, социальную стабильность и безопасность. В этой стране сила власти покоится не на мощи репрессивного аппарата, а на ее легитимности. Иными словами, зависит от того, в какой мере граждане страны, основная масса народа не отчуждены от власти, насколько ее устремления отвечают их интересам и чаяниям, насколько действенна обратная связь между властью и обществом.
Китайские реформы осуществляются в комплексе, дополняя друг друга, создавая друг для друга необходимые условия и предпосылки. Характерным примером в этом отношении может служить реформирование государственного сектора экономики. В отличие от нас, отказавшись от шоковой терапии, от одномоментной приватизации государственной собственности, Китай избрал долгий, но более щадящий путь постепенного избавления государственных предприятий от пороков, определяющих их низкую эффективность, - в первую очередь от избытка рабочей силы и от груза социальных обязательств. Государственный сектор покинули многие миллионы работников, но они не были выброшены на улицу. Многие прошли переобучение, повысили квалификацию или получили новую профессию. Другие сумели найти работу на предприятиях частного сектора, который стал быстро расти параллельно с реорганизацией государственных предприятий.
Многие перемены сперва отрабатываются в экспериментальном порядке на одном или нескольких районах страны и лишь впоследствии осуществляются во всекитайском масштабе. Документы о ряде важнейших институциональных преобразований готовятся годами, а иногда и десятилетиями и вводятся в действие первоначально часто в виде проектов, которые затем дополняются и исправляются. В Армении же важнейший законопроект может пройти все три чтения в Национальном Собрании в течение одной недели. Вот вам и сравнение.
Китай шаг за шагом нащупывает свой путь модернизации политической системы, который отвечал бы его культурно-историческим традициям, национальной специфике. Китай обычно заимствует чужие идеи, нормы и институты в сильно преображенном, адаптированном к своим условиям виде. Политическая демократизация по западным образцам, как показала практика большинства постсоветских стран, в том числе и Армении, не избавляет от социального неравенства, экономической нестабильности и коррупции. Китайский подход к глобализации, как и к реформированию, отличают последовательность и поступательность. Открытость внешнему миру осуществляется целенаправленно, но постепенно, шаг за шагом - как в структурно-отраслевом, так и в территориальном плане.
Модель инвестиционного климата, которую использовал Китай, давала иностранным инвесторам ощутимые преимущества перед отечественными, с тем чтобы стимулировать приток в страну передовых технологий и современного менеджерского опыта. Первой такими преимуществами воспользовалась китайская диаспора, которая стала создавать на континенте свои предприятия. Для координации ее деятельности было создано Министерство по делам диаспоры под руководством первого заместителя премьер-министра. (Будучи в Китае в составе делегации Национального Собрания, автор статьи глубоко и всесторонне изучил деятельность этого министерства и его роль в развитии современного Китая. В этой связи вызывает разочарование работа недавно созданного у нас Министерства Спюрка, которое должно заниматься жизненно важными для Армении проблемами, а не только проектами типа "Ари тун".)
В 80-х - начале 90-х гг. прошлого века иностранные инвестиции поступали в Китай почти исключительно из Гонконга, Макао и Тайваня. В 90-е гг. стали расти капиталовложения и из Японии, США, Европы, включая крупнейшие высокотехнологичные компании. В Китае созданы предприятия и филиалы 480 из 500 крупнейших транснациональных компаний. В их числе, например, все ведущие автомобилестроительные корпорации, 90 из 100 важнейших производителей товаров и услуг на базе информационных технологий. В начале 80-х на юге страны, недалеко от Гонконга были образованы и небольшие по площади специальные экономические зоны (СЭЗ). В 1988г. самой большой в стране СЭЗ стал остров Хайван. В 1990г. такой режим был представлен новому району Шанхая - Пудуну.
Китай стремится оптимизировать плюсы и минимизировать минусы глобализации. Главное здесь состоит в том, чтобы, открывая свою экономику внешнему миру, сохранить собственную специфику и суверенность. Поучительно для нас то, что Китай рассматривает глобализацию не как путь, ведущий к размыванию национальных особенностей, а напротив, как средство для возрождения китайской нации. Эта страна не только следует правилам, установленным Западом, но и стремится сказать свое слово, менять эти правила в своих интересах. Если провести параллель, то главная проблема, стоящая перед президентом Армении в идеологической области: как сочетать установку на модернизацию и глобализацию страны со сбережением традиционных ценностей и традиционной культуры.
Огромную роль в жизни китайцев стало играть конфуцианство, которое превратилось в основную мировоззренческую систему и на многие века сцементировало политическое и культурное единство страны. Поговорите с сотрудниками Посольства Китая в Армении (кстати, они прекрасно знают русский язык), и вы убедитесь, что для них конфуцианская мораль и традиционная практика духовного совершенствования - вещи неразделимые и, более того, являются чуть ли не обязательным условием успеха в дипломатии.
В отличие от нашей страны, где понятие "благо" часто индивидуалистическое, в Китае существует понятие блага как общественной ценности, и при создании бизнеса предпринимателями вполне осознанно ставится целью достижение благополучия не только семьи, рода, но и страны в целом.
О том, какое значение в современной КНР придается вопросам стратегии, узнали члены делегации Армении при встрече со своими коллегами. Как в государственных организациях, так и в крупных корпорациях существуют целые подразделения, которые занимаются разработкой стратегии и перспективным планированием. К этому стоит добавить, что руководителем крупного предприятия не может стать молодой человек, не обладающий необходимым опытом и, самое главное, особой мудростью. В отличие от нас, у китайцев, с одной стороны, отсутствует панибратство, а с другой - существует подчеркнутое уважение подчиненного к руководителю, и при этом без всякого подобострастия.
Необходимо подчеркнуть, что в развитии Китая огромную роль сыграли все три последних руководителя. Лидер четвертого поколения китайских руководителей Ху Цзиньтао - личность незаурядная. Несомненно, его вклад в возрастание роли Китая на мировой арене на современном этапе неоценим. До него Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь олицетворяли три разные эпохи китайской истории, причем каждое поколение руководителей выражало определенный этап развития страны. Сама история уготовила Ху Цзиньтао особую роль - внести свой вклад в достижение главной национальной цели - превращение страны в сильную, процветающую державу. Каждый политический деятель мечтает стать лидером. Ху - это человек, который пришел к власти для того, чтобы решить задачи данного исторического этапа развития Китая, а также, подобно Дэн Сяопину, подобрать команду пятого поколения китайских руководителей, которая сможет эффективно решать задачи будущего развития страны.